Как я впервые встретил своего коренного Гуру

 

Шел 1987 год. Примерно в девятнадцатилетнем возрасте, на третьем курсе, я почувствовал себя на пике энергетической формы. Это проявилось в том, что я начал слышать громкие внутренние звуки – анахата-нада. Они возникали и раньше, еще в детстве, но сейчас эти звуки стали просто оглушающими. Они постоянно сопровождали меня, где бы я ни был, иногда даже заглушая окружающую реальность, так, что мне с усилием воли приходилось вслушиваться в то, что говорят люди.

Звук в правом ухе напоминал гудение трансформатора, в левом – попискивание, наподобие азбуки Морзе. Иногда гудение в правом ухе переходило в жужжание, а попискивание в левом – в мелодию. Это было знаком начала самадхи или появления рядом какого-либо высокого сверхсущества.

Звуки стали частью моей жизни, но я не особо беспокоился о них, зная, что так все и должно быть. Эти внутренние звуки, казалось, пронизывали весь мир, любой внешний звук инициировал их запуск.

Лежа, сосредотачиваясь на этих звуках и входя в тонкое тело, я любил улетать в необыкновенные миры, наподобие узорчатой парчи. Мое дыхание замедлялось, а затем останавливалось. Я двигался вслед за звуками по узорам этой парчи, которые вели в иные измерения. Путешествуя по ним, я открывал все более глубокие тайны мироздания. По возвращении зарисовывал неземные узоры и миры, которые видел в этих путешествиях.

У меня скопилось несколько сотен таких рисунков.

Впервые со звуком анахата-нада я столкнулся в своей практике много лет назад, в детстве, занимаясь медитацией в позе лежа. Звуки нада внезапно возникали в обоих ушах и слышались даже во время ходьбы по улице. В левом ухе слышалось постоянное попискивание, которое при сосредоточении на нем нарастало до громоподобных ударов колокола, обладающих резонансными переливами. В правом слышалось монотонное гудение, иногда перерастающее в громкий скрежет или жужжание, которое я с трудом выносил. Эти звуки я слышал непрерывно около двух лет, и вот они снова возникли и усилились.

Однажды, лет в двенадцать, в медитации эти звуки стали необычно сильными и буквально вдавили мое тело, которое не могло пошевелиться. Я сконцентрировался на звуке справа и на центральном канале, пытаясь не терять осознанного присутствия, объединяясь со звуком. Звук нарастал до оглушающего грохота, внезапно откуда-то сверху я услышал раскаты грома, нечто наподобие громогласного: «Д-д-а…Д-д-а».

Этот громоподобный рев привел меня в замешательство, последняя мысль, которая мелькнула в моем сознании, была о том, что возможно это вселенское «да» откроет мне дверь в самадхи, и что это – громогласный утвердительный ответ моего высшего «Я» на все вопросы моих духовных поисков.

Вслед за этим я утратил чувство тела и ощутил себя плывущим в невообразимом пространстве звука…

Это было спиральное пространство, сверкающее наподобие развернутой парчи, уходящей в бесконечную даль, которая ощущалась не визуально, а как звук (вибрация).

Мое сознание двигалось, сопровождаемое чудесными мелодиями и мелодичным звоном, вдоль этой парчи, пока я внезапно не утратил ощущение самобытия «Я», чувство внутреннего и внешнего.

Я находился в этом невообразимом пространстве, без верха и низа, без цвета, вкуса и запаха, осознавая себя как чистое бытие-сознание без единой мысли…

Этот опыт, по возвращении в тело, радикально изменил всю мою практику, после него я мог ежедневно проводить в самадхи много часов.

Между тем, жизнь, учеба и служба шли своим чередом. Закончились переводные экзамены. Впереди – стажировка, затем отпуск! Долгожданный отпуск. Все курсанты ждали стажировку на корабле, чтобы можно было отдохнуть от ежедневной изматывающей учебы и муштры в аудиториях и казармах. Эту стажировку мы воспринимали как подготовку к отпуску. Всем очень хотелось развеяться, хотя бы на время вдохнуть свежий воздух свободы и новых впечатлений. Даже песню группы «Мираж» переделали по этому случаю, и пели под ее мелодию голосом Татьяны Овсиенко: «Завтра улечу я на стажировку, буду делать все, что захочу…»

Наступила долгожданная пора. Нам раздали сухой паек на три дня – время переезда на поезде, пластиковые фляги для воды, «тропичку» – летнюю рабочую одежду для путешествий в жарком климате, включая тапочки с дырочками. Впервые нам предстояло выйти в Средиземное море и совершить дальний поход. После него нам должны были вручить значки «ЗДП» – «За дальний поход». А этот значок очень уважался среди матросов, курсантов и даже офицеров.

Нам подробно описали предстоящий маршрут и учебные задачи, которые надо было выполнять. Мы должны были стартовать из Кронштадта, выйти в Средиземное море, сделать большой круг, все это время заниматься штурманским делом, изучать искусство навигации, пройти через Босфор, Дарданеллы, зайти в Турцию, затем постоять в Варне – курортном городе в Болгарии, и оттуда пойти в Севастополь. В Севастополе наш поход завершался.

После дальнего похода мы приказом начальника училища переводились на четвертый курс. Этого перевода мы ждали как манны небесной. Быть четверокурсником по тем старым курсантским меркам – это что-то среднее между нынешним министром и олигархом, ведь ему оставался всего год до выпуска! На четвертом курсе можно было уже не соблюдать те многочисленные ограничения и правила, которые соблюдали мы, младшие. Например, четверокурсники жили не в кубриках по тридцать человек, а в отдельных «номерах» по два человека; они каждый день ходили в увольнение в город и вообще вели очень свободный и независимый образ жизни. Так нам казалось. Но как же мы ошибались!

Трое суток мы с шутками, байками и песнями под гитару ехали в плацкартном вагоне до Ленинграда. Затем переехали в Кронштадт и успешно погрузились на учебное судно «Чесма». Судно было не новым, довольно большим, и было создано именно для обучения морских курсантов. Мы, наш класс, разместились на нижней палубе в двух кубриках.

В каждом было человек по пятнадцать. Здесь-то и началась «горячая пора». Похоже, офицеры решили показать нам вкус корабельной службы. Вахты, дежурства, проверки, ночные занятия, работы на кухне в ночную смену посыпались так, что мы не могли даже вздохнуть.

Дойдя до третьего курса, мы успели повидать многое, нудные работы на камбузе, караулы, вахты, постоянные наряды на работы по воскресеньям и бессонные ночи – для нас не были новинкой.

Мы не были новичками, избалованными белоручками, никто в училище нас не считал белой костью, все три года офицеры держали нас в ежовых рукавицах. Служба есть служба, с нами никто не церемонился, несмотря на то, что каждый второй из курсантов имел весьма влиятельных родственников в миру.

Три года службы и учебы закалили и воспитали нас, сделав из вчерашних школьников довольно сильных психологически, волевых, опытных и бывалых людей. Но это уже было за гранью возможного даже для нас, «бывалых».

Командиры строили нас на верхней палубе и проверяли по одиннадцать-пятнадцать раз в день. Я специально считал. Мы полтора месяца спали по три, три с половиной часа в сутки, так как через день были ночные занятия по навигации, кораблевождению и ночные работы на камбузе. А иногда, благодаря старшине первой статьи Зеленецкому, командиру отделения, который составлял графики, занятия совпадали с ночными работами на кухне, и на сон не оставалось почти ничего. Плюс ко всему постоянная, одуряющая духота. Плюс постоянная качка. Плюс стычки с «местными», старослужащими матросами срочной службы, служащими на корабле, во время очередей на камбуз, во время приборки, так как они считали нас «пассажирами», демонстрируя свое неуважение. До драк не доходило, но радости тоже не добавляло.

У нас в кубрике на стене висел календарь, и мы зачеркивали дни на нем. Да… Не так мы представляли стажировку на корабле и дальний поход, совсем не так. В училище, по крайней мере, можно было выспаться.

Я не знаю, может, это были планы наших командиров, которые перед четвертым курсом решили показать нам «кузькину мать» и преподать суровый урок корабельной жизни и преодоления флотских трудностей. Или это была простая непродуманность, но мы буквально с ног валились. При этом никто не высказывал недовольства, никто не хныкал.

«Надо» – это слово мы учились понимать с первого дня обучения. Это служба, и каждый знал, где он и кто он. Каждому из нас это ясно объяснили еще в первый год. Мы просто ждали, когда же, наконец, все это кончится.

Однажды, уже в конце похода, когда мы двигались из Средиземного моря и шли по Черному морю из Турции в Болгарию, я понял, что мои физические силы на исходе.

Тем не менее, как обычно, я бесстрастно наблюдал все, что происходило вокруг, и был внутри счастлив. Мой дух был спокоен и тверд, но мое тело и энергия были измождены. Я обратился внутри к тому бесконечному божественному, что всегда вело и вдохновляло меня в жизни. Это не был крик отчаявшейся души, нет, я уже давным-давно, еще в шесть лет, забыл, что такое отчаяние, но это был сильный молитвенный призыв, вопрос в пространство, в пустоту, без цели и надежды. Я хотел понять – нужно ли все это? Каков мой путь во внешнем мире? Какова роль? Долго ли еще мне ее играть?

Лежа на койке второго яруса в переполненном жарком кубрике на нижней палубе корабля, засыпая, я послал сильный импульс в окружающее пространство, попросив о духовной помощи и наставлении.

Я не успел уснуть, как у меня возникло удивительное видение наяву. В нем я беседовал с мудрецом, которого, как мне казалось, давно, очень давно знаю. У мудреца были сияющие глаза, и весь он как бы пылал неземной энергией. Он сказал мне, что услышал мой призыв и ответил на него. Также добавил, что давно знает меня и постоянно наблюдает за мной, так как мы связаны с ним не одну жизнь. Мудрец сказал, что я и он – одно, и чтобы я не беспокоился, что скоро мы встретимся, и моя жизнь скоро изменится…

Я уснул и проснулся утром очень вдохновленным и озадаченным одновременно.

Кто он? Откуда он мог меня знать? Не игра ли это моего воображения от усталости?

На следующую ночь видение повторилось. Это было полноценное осознанное видение наяву, в котором я снова имел реальную беседу с мудрецом. Он сказал, что скоро мне предстоит стать Учителем других людей, поэтому я сам должен много учиться, в том числе и у него. Он сказал, что это предопределено моей судьбой, прошлой кармой и открыто ему. Самое главное: скоро мы встретимся наяву.

Я довольно много расспрашивал мудреца о своем будущем пути, а он много и подробно рассказывал мне об этом. Я сказал, что хочу вести образ жизни садху, но пока нахожусь здесь, так как связан обещаниями. Он ответил:

- Не переживай, ты уверенно идешь к своей цели. Ты еще немного послужишь, а потом уйдешь со службы, чтобы жить как садху. А потом будешь учить, станешь Духовным учителем, Гуру.

Я слушал, не веря своим ушам. У меня не было этого в планах, я просто мечтал стать отшельником.

Еще мудрец сказал, что я уже многое знаю с детства, это знание есть у меня благодаря тапасу, который я делал в прошлом. Хоть сейчас внешне я выгляжу как светский человек, у меня нет желаний, и я знаю истину. Но мне предстоит продолжить свой путь дальше.

Далее он говорил, что скоро Советский Союз исчезнет, и социализм исчезнет, и вообще все в мире поменяется, Россия будет другой.

– А ты, – он кивнул на меня, – скоро уйдешь от мира далеко и станешь настоящим йогом, монахом-садху. Ты долго будешь жить в одиночестве как отшельник, много медитировать, чтобы затем учить людей в России пути Просветления.

Он продолжал:

– У тебя будет много учеников, и ты должен будешь выполнить миссию, для которой рожден, – учить Дхарме, открывать путь для людей в России и во всем мире.

Он добавил, что благословляет меня на эту миссию.

Мудрец сказал, что будет всегда помогать мне, поскольку между нами есть особая связь, но говорить об этом пока рано. Об этом лучше не говорить до поры до времени.

- Это будет позже, – продолжил он, – сейчас ты еще не готов, ты должен будешь очистить свою карму. Тебе предстоит стать офицером, много учиться, познать мирскую жизнь, пройти через игру в надежды и разочарования, страдания и поиски истины. Тебе это не нужно, ведь ты хочешь стать отшельником, и ничто земное тебя не интересует, не так ли?

Он, словно видя мои мысленные возражения, шутливо копировал мои выражения.

- Это нужно будет другим. Ты должен пройти через это ради других, твоих будущих учеников. Иначе твоего опыта не будет достаточно, чтобы вести их, и изменить этот мир.

Если ты сейчас все бросишь, то станешь хорошим йогом, но ты не будешь понимать этот мир и мышление людей запада. Ты не сможешь проявить себя так, как это необходимо для твоей миссии. Мир ждут большие изменения, и тебе уготована своя роль в этой божественной игре. Ты должен принять свою миссию и терпеливо набираться жизненного опыта.

Затем мудрец сказал, что моя служба закончится именно тогда, когда я наберусь достаточно опыта, но не ранее. Лишь после этого я стану йогом. Когда же я стану йогом, у меня больше не будет такой возможности, так как я буду очень далек от мира и обычных людей.

Далее он сказал, что мой путь – путь монаха (санньяси), но так как я не могу пока приехать в Индию, он благословляет меня здесь и сейчас на этот путь. Он сказал, что я скоро начну жить согласно идеалам санньясы, и мое полное имя в санньясе будет Свами Вишнудевананда Махарадж. Оно придет ко мне гораздо позже, а до принятия обета санньясы я буду жить как отшельник-авадхута, монах, и буду известен как Свами Вишну Дэв, что он благословляет меня жить как садху, и говорит, чтобы я ничего не боялся и не сомневался.

Еще мудрец сказал, что скоро мы встретимся в физической реальности. Но пока об этом не надо говорить ни с кем, следует держать свой путь в тайне, иначе возникнут препятствия, и благословение не проявит свою силу.

Я слушал, и какая-то часть моего разума отказывалась верить в происходящее, ведь «так не бывает», но другая часть воспринимала это совершенно спокойно.

Что когда-то меня могло удивить и смутить, после опытов медитации? Видения? Разговоры со сверхсуществами? Разве уже с детства я не выбрал бесповоротно свой путь?

Я смущенно раздумывал, что бы мне сказать в ответ, но, так и не придумав, просто спросил:

- Когда это произойдет?

Он ответил:

- Скоро, очень скоро.

Затем мудрец, наклонившись, назвал меня по имени, подул мне в ухо, протяжно произнес мне в ухо мантру: «О-о-м», и коснулся моей макушки. Макушка завибрировала, налилась энергией, снизу с уровня копчика поднялась тугая волна энергии и пронзила позвоночник, а затем голову. Вспыхнул яркий внутренний свет внутри головы, в горле запершило, из глаз хлынули слезы. Я погрузился в глубокое самадхи вне мыслей. Энергия Кундалини сильно поднялась к макушке, так что остановилось дыхание и вышло тонкое тело. Он похлопал меня по спине:

- Тебе пора идти.

Видение исчезло.

Я, окрыленный и смущенный одновременно, мысленно поблагодарил святого. Все это вдохновило, но не ошеломило меня, я как бесстрастный наблюдатель был, как обычно, в состоянии игры и в своем наблюдении «Я-есмь» – источника Реальности.

Утром я, разумеется, в силу своего характера, ничего никому об этом не рассказал.

Хотя в коллективе мы и жили открыто, дружно, делясь всем – снами, успехами в общении с девушками, обидами на начальников, мечтами, с детства я твердо усвоил правило: мои внутренние переживания, моя духовная практика, опыты, истинные взгляды на жизнь, мое мировоззрение – табу для других, тайна тайн за семью печатями. Так было, есть и всегда будет. Что поделать, люди – это люди, садху – это садху. Я четко провел грань между своим миром и тем, что меня окружало. Каждый живет в своем мире.

А нарушать границы между мирами – нехорошо, это вызывает нарушение баланса в мироздании. На это имеет право только великий святой или божество, которое хорошо знает, что делает, и берет за это ответственность.

Вокруг меня двадцать четыре часа в сутки был военно-коммунистический, материалистический, атеистически и скептически настроенный светский мир, культура, в которых не было места ни духовным поискам, ни Богу, ни мистике, ни духовной жизни, ни йоге, ни учителям – святым мудрецам из сновидений. Рассказ о чем-либо подобном, как минимум, вызвал бы насмешки и издевки, а как максимум – вполне можно было вылететь из партии, из училища, а оттуда – прямиком дослуживать на Черноморский Флот в качестве рядового матроса. В других случаях и похуже – можно было попасть на прием к психиатру, со всеми вытекающими последствиями. А это совсем не входило в мои планы, ведь я был связан обещанием родителям стать офицером, получить высшее образование. Я поклялся, что стану им. А обещания надо выполнять, какими бы они ни были. Надо отвечать за свои слова – это я хорошо усвоил с детства.

Второй день подряд… Это не могло быть игрой воображения или совпадением. Хоть я на протяжении полутора месяцев мало спал, мой ум был трезв и ясен как никогда. У меня не было ничего подобного ранее.

Наш корабль и курс завершили свою задачу, напряжение спало, учебные ночные вахты закончились, морская практика почти завершилась. Судно зашло в порт Варна, и нам дали немного расслабиться – выдали немного местных денег (левов), разрешили погулять по городу и даже зайти на знаменитый пляж Златны пясцы (Золотые пески), чтобы немного развеяться, пофотографироваться и купить сувениры. Нас отпускали в увольнение маленькими группами, в каждой из которых был старший, но мне хотелось помолчать, побыть одному.

Встреча с мудрецом не выходила у меня из головы. Я был равнодушен к пляжным радостям, заграничным сувенирам и прочему, хотя мои друзья были очень увлечены всем этим. Я оторвался на некоторое время от группы, чтобы погулять по берегу. Я бродил, с наслаждением созерцая единство «Я», пляжа и людей вокруг. Это единство усилилось после вчерашней ночи. Меня покачивало, голову приятно ломило, в копчике жгло и распирало, рот был полон слюны и какого-то металлического привкуса. Я был в легком и радостном шоке после той ночи, если сказать просто.

Наша группа курсантов отдыхала на пляже, покупала сувениры, каталась с американских горок, фотографировалась и пила «Швепс» – диковинный заморский напиток. Моего отсутствия никто не заметил. А я гулял по набережной Варны. Впереди были еще сутки стоянки.

Мы покидали Болгарию, но что-то мне подсказывало, что я еще вернусь сюда.

Через пару дней мы благополучно добрались до Севастополя, и прямо на причале я и еще несколько курсантов батальона, живущих в Севастополе, получили из рук мичмана – старшины роты вожделенный отпускной билет. На рукаве белоснежной фланелевки сверкал только вчера пришитый золотой галун – четыре галочки, знак четверокурсника…